Этапы формирования русско-северокавказской общности: тысячелетие совместной истории

Ю.Ю. Клычников

Формирование русско-северокавказской общности явилось длительным процессом, который растянулся на тысячелетие и за это время переживал как взлёты, так и падения. Достаточно уверенно мы можем говорить о первых контактах начиная с IX в., когда русы начали проявлять военно-политическую активность в регионе, контактируя с местными племенами. Это были как вооружённые столкновения, так, по всей видимости, и вполне мирные союзы, в которых были заинтересованы обе стороны налаживающегося диалога.

Имеющиеся противоречия с Хазарским каганатом, который являлся преградой на пути установления торговых отношений с Востоком, заставляли русов предпринимать широкомасштабные вторжения в район Прикаспия, позиционируя себя в качестве силы, заручиться поддержкой которой были не прочь туземные народы. Заметным событием в местной истории стало взятие в 945 г. русами в союзе с аланами и лезгами расположенного в междуречье Куры и Аракса города Бердаа (или Партава).

Началом нового этапа в русско-северокавказских отношениях стал поход князя Святослава против хазар в 965 г. Нанесённый им удар был во многом роковым для Хазарии и создал предпосылки для появления в регионе форпоста Руси в виде Тмутараканского княжества. Первое упоминание о нём относится к 988 г. В этом году князь Владимир Святославич отправил сюда своего сына Мстислава, который со временем расширил и укрепил своё влияние не только на Таманском полуострове, но и на сопредельных территориях. Знаменитый поединок Мстислава с касожским предводителем Редедей был одним из шагов князя на этом пути. Стремление не допустить большой крови говорит об отсутствии серьёзной вражды между сторонами противостояния, а готовность дружины и подданных подчиниться новому предводителю свидетельствует о наличии, по крайней мере, сформировавшейся политической, а возможно, и культурной близости между русами и касогами.

К концу XI в. политическое доминирование Руси в Тмутаракани слабеет, и эта земля переходит к Византийской империи. Усилившиеся половцы фактически отрезают этот анклав от других русских земель, и постепенно его территория становится terra incognita.

Но полностью связи между Русью и народами Северного Кавказа не прекращаются даже в трагичный период золотоордынского господства. По всей видимости, здесь оказалось немало русских полоняников, угнанных в неволю во время монгольского завоевания. К этому периоду относится мученический подвиг князя Михаила Ярославича Тверского, вызванного в ставку к хану под страхом разорения его владений и принявшего смерть «за други своя». Весьма примечательно, что князю предлагали скрыться в горах, где, очевидно, были люди, готовые рискнуть жизнью и спасти своего русского друга. Следы присутствия русского населения в регионе подтверждаются и археологическими находками, датируемыми ордынским периодом.

Новый этап русско-северокавказского сближения начинается по мере усиления Московского царства. Держава Ивана IV демонстрировала успехи в отстаивании своих внешнеполитических интересов и начинала выглядеть в глазах окружающих как привлекательный покровитель, способный оказать поддержку в нейтрализации крымского фактора. В свою очередь, Москва была заинтересована в усилении своего военно-политического потенциала, а потому достаточно благосклонно относилась к просьбам о подданстве. Итогом переговоров с прибывшими в 1552 г. посланниками от западноадыгских обществ стала поездка на Северный Кавказ Андрея Щепотьева, который должен был на месте разобраться в готовности черкесских племён присягнуть русскому царю. Вернувшийся летом 1555 г. посол привёз известия об их присяге «всей землёй» великому государю.

И хотя в тех исторических обстоятельствах речь шла скорее о военном покровительстве Москвы части местных сообществ, это событие можно трактовать как важный шаг в формировании российского Кавказа. По крайней мере, он подтверждал наличие взаимного интереса к сближению с обеих сторон, хотя и не снимал тех противоречий, которые почти сразу возникли между участниками налаживающегося диалога. Каждая сторона стремилась к отстаиванию собственных интересов, и это нередко перевешивало ценность выстраиваемого сюзеренитета. Даваемая местными владельцами шерть (присяга) довольно легко нарушалась, тем более что и сам покровитель далеко не всегда мог выполнять взятые на себя обязательства по защите подданных.

Достаточно устойчивый альянс сложился у Москвы с кабардинским князем Темрюком Идаровым. Помимо участия в совместных походах, он стал ещё и тестем Ивана IV, выдав за него свою дочь Марию. Россия получала формальное право своего присутствия в крае, тем более что и сам Темрюк просил прислать к нему отряд с «огненным боем» на постоянной основе. В 1567 г. в устье Сунжи был возведён Терский городок, с которого началась практика фортификационного закрепления за Россией нового пограничья. В дальнейшем это нашло своё логическое продолжение в строительстве Кавказской линии. Подобная практика сохранялась вплоть до середины столетия, став неотъемлемой частью российской политики в регионе.

Присутствие русских вооружённых сил открывало значительные перспективы для тех обществ, которые до этого были оттеснены на периферию местной жизни, фактически заперты в горах. Примечательно, что под защитой терского гарнизона достаточно быстро начинает формироваться полиэтничная слобода, а всё новые владельцы выражают готовность присягать Москве. Их верность подтверждалась как на поле брани, так и в помощи российским дипломатическим миссиям, которые периодически посещали Кавказ.

Такая политическая активность будет сохраняться вплоть до начала Смутного времени, когда поставленная на грань выживания Россия вынуждена была ограничить своё присутствие в крае. Но даже в этот непростой период на Северном Кавказе сохранялись силы, которые продолжали придерживаться пророссийской ориентации.

Постепенно восстанавливаясь после затяжного социального кризиса, осложнённого иностранным вмешательством, Московское царство вновь начинает уделять внимание далёким северокавказским рубежам. Убедившись, что здесь не приходится ожидать консолидированной позиции со стороны местных центров силы, Москва выстраивает диалог с теми представителями элиты, которые демонстрируют свою состоятельность и готовность к сотрудничеству. То, что это ведёт к охлаждению, а то и к откровенному разрыву с другими претендентами на её покровительство, отдаётся в жертву целесообразности.

Весьма наглядным в этом случае видится ситуация с кабардинским князем Сунчалеем Янглычевым, который был участником подавления мятежа Ивана Заруцкого в Астрахани в 1613 г. За свою верную службу он фактически возглавил Терский городок, что привело к конфликту с горцами-ококами (одно из вайнахских племён), которые не желали признавать его власти. Внутрирегиональное соперничество продолжало сохраняться даже при наличии общего сюзерена, власть которого не снимала имеющихся противоречий.

Предпринимаемые дипломатические усилия далеко не всегда способствовали примирению конфликтующих сторон, а потому рассчитывать на стабильность и предсказуемость ситуации в крае без наращивания здесь своих военных ресурсов не приходилось, тем более что Кавказ постоянно находился в поле зрения геополитических конкурентов России в лице Персии и Оттоманской Порты.

Новый этап в русско-северокавказском сближении был связан со временем правления Петра I, когда российский император, рассчитывавший на создание нового транзитного маршрута на Восток, организовал в 1722 г. поход на Каспий. И хотя первоначальный замысел оказался неосуществим, важность укрепления позиций империи на кавказском рубеже под сомнение не ставилась. Даже уступив значительную часть завоеваний Петра Великого, его преемники продолжали увеличивать здесь военное присутствие. Знаковым событием стало основание в 1735 г. города-крепости Кизляра, ставшего форпостом империи на Северо-Восточном Кавказе. Создавались условия для экономического и культурного освоения региона Россией.

В 1777 г. начинается масштабное строительство крепостей, предназначенных для пресечения возможных прорывов из Закубанья турок и их союзников. Стремление османского руководства вернуть потерянное влияние на Кавказе и в Причерноморье в Петербурге секретом не являлось, а потому новая война была более чем ожидаема. Следовало поторопиться с возведением фортеций, которые должны были армировать российское пограничье, постепенно заселяемое подданными Екатерины II.

Этот замысел имел серьёзные издержки, т.к. неминуемо должен был встретить недовольство со стороны части местной элиты. Достаточно вспомнить болезненную реакцию кабардинской феодальной верхушки на строительство крепости Моздок в 1763 г. И это несмотря на то, что она скорее демонстрировала присутствие российского государства в крае, нежели реально ущемляла хозяйственные интересы местных племён.

Кабардинские владельцы не без оснований опасались, что российское военное присутствие поставит крест на их амбициозных замыслах позиционировать себя в качестве региональных лидеров, которые брали на себя заманчивую роль ретранслятора между империей и местными народами совсеми присущими такому статусу преференциями и финансово-политическими
выгодами.

В выстраивании своей северокавказской политики империя в немалой степени оказалась заложницей внешнеполитических факторов. Включение в состав России в 1801 г. Картли-Кахетинского царства фактически не оставляло другого выбора, кроме как начать распространение державных порядков на территории Северного Кавказа. Делалось это в достаточно сжатые по меркам истории сроки, а реакция местных народов на столь радикальные изменения в своей жизни была нередко враждебной.

Среди факторов, которые крайне болезненно сказывались на выстраиваемой модели совместничества, выделялся подход в оценке работорговли, которая получила распространение в крае. Определить время, когда на Кавказе зародилась практика торговли рабами, однозначно непредставляется возможным. Уже в античный период регион являлся поставщиком «живого товара». В дальнейшем эта деятельность не только не прекратилась, но и получила широкий размах, т.к. существовавший устойчивый рынок сбыта в Оттоманской Порте подстёгивал интерес к такому занятию. Внутренние потребности в использовании рабов были невелики, а потому те шли преимущественно на продажу за пределы Кавказа. Российская империя, вплотную занявшись освоением края, должна была предпринять весьма затратные и обременительные шаги, чтобы пресечь такого рода деятельность, не соответствующую духу и букве закона.

Для горских обществ набеги и связанная с этим практика работорговли являлись эффективным средством накопления собственности. Не имея возможности закреплять и поддерживать свой статус только за счёт местных ресурсов, горская элита направила вектор набеговой экспансии на сопредельные территории, тем более что участие в такой практике было ещё и институтом социализации юношей. Набеги являлись частью «престижной экономики», которая всячески поощрялась и прославлялась. Сюжет об удачливом воине, который может не только вернуться с добычей, но и щедро распределить её между соплеменниками, был невероятно популярен в горском фольклоре. Оправдание подобной деятельности находили и в религиозных канонах, объявляя набег священной обязанностью верующего.

В своих интересах такие особенности местного уклада использовали и державы, которые боролись за доминирование на Кавказе.

Стремление нейтрализовать этот фактор в российско-горских отношениях вызвало затяжной кризис, преодолеть который удалось лишь ценой немалых жертв всех сторон конфликта. Имперские власти готовы были минимизировать своё вмешательство в налаженный быт местных племён и не стремились навязывать своим новым подданным единую модель общественных отношений. Однако смириться с наличием набегов и «пленопродавства» (плен был одним из главных источников рабов) они не могли. Бороться с такой чертой северокавказского традиционализма приходилось в том числе и силовыми методами. Работорговля была одним из главных раздражителей во взаимоотношениях между российской властью и автохтонами, и взаимные уступки здесь были неприемлемы ни для одной из сторон.

После формального присоединения Кавказа к Российской империи практика работорговли хотя и была ограничена, но полностью изжить её так и не удавалось. На неподконтрольных территориях по -прежнему томились сотни пленных, которых горцы, пользуясь услугами контрабандистов, пытались переправить в Турцию. Для пресечения этой деятельности была организована крейсерская служба, а на побережье возведена цепь укреплений, гарнизоны которых занимались поиском и уничтожением «людокрадов».

Можно говорить об определённом кризисе, который переживали русско-северокавказские отношения в первой половине XIX в. Закономерная экспансия империи на юг, обусловленная геополитической необходимостью, столкнулась с не менее мотивированной горской экспансией, выражавшейся набеговой традиции, присущей местной социокультурной практике. Учитывая далеко не всегда благоприятную внешнеполитическую конъюнктуру, вмешательство в этот процесс как традиционных игроков на кавказском поле, так и новых соперников России (прежде всего, Великобритании), не стоит удивляться тому, что преодоление этого противостояния стоило немалых жертв всем сторонам.

В силу устоявшейся историографической традиции это явление принято называть «Кавказской войной». Но сведение многогранной палитры отношений между народами региона и Россией трудно втиснуть в «прокрустово ложе» такого определения. Неудивительно, что до сих пор ведутся споры о хронологических рамках, составе участников, их мотивации и т.п. обстоятельствах данного события.

Представляется, что данное явление следует понимать как сложный процесс модернизации, переживаемый народами региона и сопровождавшийся социальной ломкой, экономическими трансформациями, военно-политическими столкновениями - как с империей, так и внутри самого «горского мира». В немалой степени эти процессы были инициированы влиянием России, т.е. имели экзогенный характер.

К началу 60-х гг. XIX в. кризис в русско-северокавказских отношениях в немалой степени удалось преодолеть, хотя его рецидивы и продолжали оказывать влияние на ситуацию в крае. Это стоило всем сторонам противостояния значительных демографических и экономических потерь, но - как ни парадоксально - стимулировало процесс межкультурной коммуникации, разрушало локальную замкнутость, в целом характерную для местных обществ. Последовавшая вслед за прекращением боевых действий череда реформ стимулировала быстрое социально-экономическое развитие Северного Кавказа. Оборотной стороной впечатляющих успехов стал «культурный шок», который испытали местные народы, вырванные из привычного, традиционного мироустройства с его архаичным эгалитаризмом. Схожие трудности переживала вся страна, но в условиях региона, где ещё недавно велись активные боевые действия, они вылились в рост насилия, которое по мере дестабилизации государства приобретало всё большие масштабы.

Эти конфликтные стороны бытия не исчерпывают всю многогранную палитру выстраивающегося партнёрства. Экономический бум, который демонстрировал Северный Кавказ в пореформенный период, был результатом совместного созидательного труда, этнопрофессиональной кооперации, в которую были вовлечены жители региона. Совместное участие во внешних войнах также демонстрировало наличие общих ценностных ориентиров, которые были связаны со служением одной большой родине - России. Вместе им предстояло принять участие в великом советском эксперименте, результаты и значение которого ещё только предстоит оценить.

Источник: Клычников Ю.Ю. Этапы формирования русско-северокавказской общности: тысячелетие совместной истории // «Большой Кавказ: пространство взаимодействия цивилизаций и народов»: Материалы V Международного форума историков-кавказоведов (15–16 ноября 2017 г., г. Ростов-на-Дону) / отв. ред. В.В. Черноус; сост.: В.О. Вагина, Н.Н. Гонтаренко. – Ростов н/Д: Фонд науки и образования, 2017. С. 40-59.