Армянское освободительное движение — Недоброжелательность держав

 
Никогда ни одно освободительное движение не было предано и оставлено в жертву насилию с большей жесткостью, чем армянское. Вместо чаемой помощи Европы, повстанцы встретили самое откро-венное недоброжелательство всех великих держав, за исключением слабосильной Италии, слишком недавно завоевавшей свою собственную свободу, чтобы изменять свободе других.

Все остальные го-сударства, материально заинтересованные в Малой Азии, оказались в армянском вопросе безнадёжно связанными либо соперничеством влияний и борьбою за преобладание на Ближнем Востоке, как Англия и Россия; либо, как Германия, искусною политикою Абдул-Гамида, которую Франсис Прессансе остроумно назвал «политикою давания на чай» (politiqe de pourboire); либо подчинённым положением воле другой державы, как, со времени франко-русского союза, Франция; либо, наконец, совершенно точными и определёнными программами своей территориальной политики, как, например, Австро-Венгрия с её методическим движением к Эгейскому морю и глубоким равнодушием к вопросам Востока, выходящим за пределы этой практической задачи.
 
Армянское движение не только не встретило сочувствия у правительств Европы, но столкнулось с прямой антипатией их: оно всем мешало, как внезапная бестактность политической искренности и как угроза той великой условной лжи, что известна в политике под безрадостным именем «вооружённого мира». Оно не только осталось одиноким, ему суждено было сделаться гонимым.

Правительства Англии и Германии весьма долгое время считали армянское движение результатом русской агитации, прокладывающей путь к будущим территориальным захватам в Малой Азии, про-стирающей правую руку к Босфору, а левую – на Персидский залив, к выходу в Индийский океан. Это убеждение проникло и в общественное мнение – особенно второй из двух названных стран.

Одна из важнейших причин малой популярности армянского вопроса в Германии есть именно питаемая от двора константинопольского, а отчасти и имперского германского клевета, будто вся армянская неурядица – не что иное, как ловкая интрига русской завоевательной политики, и армяне с их неустанным национальным движением не более, как русские агенты, осуществляющие сознательно и бессознательно грандиозный план международной провокации к европейской войне.
 
Несмотря на то, что Россия дала бессчётно много наглядных и, надо говорить откровенно, весьма прискорбных доказательств своего глубочайшего равнодушия (чтобы не сказать более!) к судьбам армян-ского народа, сплетня держится крепко – даже до сих пор.

У армян в Германии есть очень преданные и убеждённые друзья, как, например, профессор фон Бар (делегат Гаагской конференции), директор Берлинской обсерватории В.Форстер, известный социал-ревизионист Бернштейн и др. Армянофилом был и покойный историк Теодор Моммзен.

Но и предубеждение вышеизложенной сплетни разделяется многими недюжинными умами даже в передовых общественных группах. Главный контингент германского армянофильства поставляют протестантские миссии на Ближнем Востоке и соприкасающиеся с ними филантропические общества и учреждения с известным dr. Лепсиусом и Рорбахом во главе.

Но, строго ограниченные кругом религиозной пропаганды и благотворительной деятельности, немецкие миссии, из всех наиболее покровительствуемые любезностью султана Абдул-Гамида, тщательно оберегают себя от соприкосновения с какою бы то ни было политикою. Страх компрометировать своё «царство не от мира сего» пред царством всецело и даже чересчур от мира сего лишает их симпатии практиче-ской силы и прикладного значения в широком, национальном масштабе.

Это помощь – весьма многим, может быть, — нуждающимся в ней армянам, но не армянскому народу. То же самое приходится ска-зать о миссиях Дании, Голландии, Бельгии, Соединённых Штатов, да, пожалуй, и Франции.

Все они слишком дорожат свободою религиозно-культурной благотворительной пропаганды, чтобы рисковать политическими протестами, которыми, иначе, в этой адской стране гонений, в этом Дантовом аде на поверхности земли, им пришлось бы наполнить всю свою деятельность. Затем, что касается Германии, не следует забывать некоторой пассивности в её общественном мнении по вопросам внешней политики.
 
Германская империя ещё так молода, ещё так полна борения внутренних сил, укрепляющих демократические устои общеимперской и союзных конституций, что её политическим людям – не до чужих нужд: свой дом полон хлопот, требующих спешной и непре-рывной работы; немцы ещё свои крыши не кончили строить.

Поэтому, насколько сильно влияние германского общественного мнения на внутренние вопросы, настолько же слабо оно в вопросах внешних, почти что монополизированных императором Вильгельмом II в своё властное распорядительство.

О Вильгельме же автор меткого определения турецкой «политики давания на чай» Франсис Прессансе справедливо заметил на одном митинге, что «царственный Лоэнгрин, блуждающий рыцарь Лебедя» попался на коммерческую удочку султана Абдул-Гамида – первый из всех европейских государей.

В самом деле, Вильгельм II, как вождь пангерманизма и тевтонского Kulturkampf’a, успел покорить безденежную Турцию германскому капиталу, экономически закабалить Малую Азию и знаком своей победы поставил в Константинополе весьма великолепный, но нельзя сказать, чтобы изящный, фонтан на старом византийском Гипподроме. Однако, в этой победе есть нечто, напоминающее известную побасёнку об охотнике на облаве:

— Медведя поймал!
— Тащи сюда!
— Да не пускает!

Не отрицая серьёзности материальных выгод, приобретённых германским капиталом через экономическое завоевание Малой Азии, нельзя не видеть с ясностью, что Германия сама не заметила, как продала за эту чечевичную похлёбку свою нравственную свободу в турецкой политике, а император Вильгельм, порабощая, поработился в необходимость солидарности со своим «другом» Абдул-Гамидом.

Нет никакого сомнения, что Вильгельм II, как государь образованный и христианского воспитания, не может не возмутиться ужасами турецкого режима в Армении и Македонии. Нескромные мемуаристы огласили целый ряд злейших и часто остроумных насмешек и колкостей, сказанных германским императором в интимном кругу по адресу своего приятеля из Стамбула.
 
Но «царственный Лоэнгрин» убил в Турции слишком много миллионов и своих собственных, и государственных, и частных германских. Он очутился в положении чересчур слепого кредитора, который, поместив капитал не в очень-то надёжные руки, платит за свой риск постоянным трепетом за каждую заминку в делах, за каждую семейную неприятность, за каждую лихорадку своего неоплатного должника: вдруг обанкротится? Вдруг умрёт?

Вильгельм II – побеждённый победитель. Абдул-Гамид, со свойственным ему лукавым гением, предоставил императору всю внешность победы, а себе взял всю суть, как в сказке «тебе вершки, а мне корешки»! Он приобрёл в императоре Вильгельме верного сторожа, лично заинтересованного в сохранении действующего турецкого режима, так как всякая революция, динас-тическая перемена или перевес влияния какой-либо соперничающей державы разорят германский капитал.

И вот – мы видим, что Вильгельм в вопросах о христианских народностях Востока бессильно двоится на белое и серенькое, либо даже чёрненькое дело. В 1902 году армяне нашли доступ к Вильгельму через одного профессора, слывущего его личным другом. Ответ был самый любезный и со-чувственный принципиально, но — «ещё не пришло время ставить армянский вопрос на политическую почву».

Протест германского посольства против сасунских убийств 1904 года мог только рассмешить Абдул-Гамида, потому что, покуда дипломатия грозила султану формальными представлениями, император Вильгельм прислал ему успокоительное письмо, с советами держаться достойно самодержавного монарха и памятовать, что в его подданных никто не волен, кроме Бога, дарующего своею милостью власть, да его, султана, тени Аллаха на земле.

Долгая подозрительность Англии, не оказались бы армяне аванпостом русского движения в глубь Азии, как были они таким аванпостом до сих пор в течение почти трёхвековой борьбы нашей с турками, поколебалась отчасти под влиянием слишком очевидного отвлечения русской внешней политики от интересов Ближнего Востока на Восток Дальний, главным же образом под давлением общественного мнения, пробуждённого донесениями малоазиатских миссионеров, не убоявшихся перейти с религиозной почвы на политическую.

Громовая речь покойного Гладстона повернула политику Англии в новое русло, благоприятное армянам. Назрел вопрос вмешательства. Англия не из тех государств, которые любят рассыпать благодеяния даром, но в 1894-96 годах её поведение в армянском вопросе можно считать совершенно бескорыстным: единственным двигателем был ужас, внушаемый обществу трёх Соединённых королевств крестовою проповедью Гладстона после Сасунской войны.

Вопреки уверениям тогдашней русской официозной печати, английские симпатии к армянам не имели задних целей, направленных против русского престижа. Англия тогда даже не была против плана поручить проведение армянских реформ России. Герцог Аргайльский заявил громкою брошюрою, что даже протекторат России над Малой Азией он предпочитает продолжению кровавого режима массовых убийств, которые «Красный Султан» возвёл в правильную, чуть не механическую систему. Английские политики гладстоновской школы и гладстоновых традиций до сих пор повторяют, что удовлетворительно разрешить армянский вопрос в состоянии только Россия.

Отрывок из книги Александра Амфитеатрова: Армянский вопрос 
 
Гладстон, Вильям (1809–1898), знаменитый английский политический деятель, четырежды избирался премьер-министром, свыше 60 лет был членом парламента, около 30 лет занимал те или иные министерские посты. Неоднократно выступал в парламенте в защиту Греции, Болгарии и Армении. В декабре 1894 г. принимает армянскую делегацию и произносит горячую речь против турецкой политики в Армении, позднее выступает по армянскому вопросу на многотысячном митинге.