Похороны и тризна у кавказских горцев

Ф.В. Юхотников

После свадьбы по сложности и занимательности обрядов у Кавказских горцев, первое место занимают похороны и следующая за ними тризна, или поминки (хадаус). Описание всего этого интересно уже и в том отношении, что здесь кроме общих всем магометанам обрядов, у нас мало известных, есть особенности, у нас вовсе неизвестные, принадлежащие исключительно обитателям гор Кавказских.

Едва только разнеслась по аулу весть о смерти горца, как уже тотчас всякий спешит в саклю умершего излить по своему горесть об утрате. Покуда еще известят об этом муллу, уже сакля наполнилась любопытными. Крики и стенания послышались со всех сторон. В числе любопытных посетителей и соболезнователей к несчастиям ближнего, как и везде, на первом плане являются женщины. Родственник или нет умерший, знакомый или незнакомый, для них все равно: сожаление обнаруживается в одинаковых формах.

Грустные, молчаливые, поникнув головами, стоят мужчины у порога, между тем как женщины уже пробрались вперед, тесно окружили постель умершего и рвут на себе волосы, неистово ударяют в грудь кулаками, царапают до крови лица, сопровождая все это плачевными припевами, причитаниями (причитания большею частью импровизируются, но есть в них приемы, постоянно употребляемые всеми женщинами, оплакивающими покойника), в которых проклинают себя и других на чем свет стоит, называя настоящее несчастье выше всех несчастий мирa, настоящую утрату выше всех возможных для них утрат. Достоинства покойника также не забыты, хотя бы он вовсе не имел их. В этом случае число убитых им гяуров, разумеется, доводят до бесконечности. Это любимая тема даже и непохоронных Черкесских песнопений. Плач женщины, хотя и по чуждому для нее человеке, составляет, некоторым образом, ее обязанность, и горе той, которая не исполнила бы этого: ее будут презирать все, и, что еще хуже, почтут колдуньей. С таким званием женщина у Черкесов не пользуется особенным благоволением: нередко костром оканчивается ее участь.

Но вот по первому призыву является мулла со своим причетом, то есть с одним или двумя учениками (сохта), и все покорно уступают ему место, хотя стенания и вопли женщин продолжаются по прежнему. Грозным и повелительным голосом он заставляет умолкнуть женщин и прогоняет их из сакли. При этом редко обходится без обычных упреков и увещаний. Эти увещания произносятся большею частью на одну и туже тему, разумеется, приправленная приличными метафорами в восточном вкусе. В них обыкновенно говорится, что проливать слезы о покойнике страшное безумие, свойственное одним только слабым женщинам, что эти слезы лишат умершего ничем невыразимого будущего блаженства, рая (дженэт), если только умерший своею земною жизнью заслужил его; ибо из этих слез, прибавляет он, образуется целое море, в котором он должен будет плавать вечно. Если же он грешник, продолжает мулла, и не суждено ему перейти мостика (пули серать (мост через адскую пропасть: он, по мнению мусульман, тоньше самого тонкого волоса и острее самой острой сабли. Праведники легко перейдут его, а грешники и вообще не-мусульмане упадут в пропасть на мучения. Впрочем, мусульмане не навсегда там останутся, а только известное время для очищения от грехов)), положенного чрез огненную, бездонную пропасть ада (джегэннэм), а суждено упасть в нее вместе со всеми гяурами, то и тогда женские слезы не только не могут потушить этого огня, но еще более воспламенят его для тягчайших страданий грешника.

Восторженная речь, хотя и противоречащая взгляду народа на этот предмет, вполне достигает успеха: спокойствие восстанавливается, и мулла приступает к омовению покойника. Для совершения этого обряда, умершего ставят на ноги; с правой стороны становится и поддерживает его мулла, а с левой ученик муллы или кто нибудь из старших родственников умершего, а третий, кто бы он ни был, обливает его с головы водою. По окончании омовения, его обертывают в бязь, или белый каленкор, шитый тут же наскоро самим муллой на подобие савана (джадаио), и потом кладут на бурку, накрывая с верху самою лучшею материей, какая только найдется у родственников умершего.

Во время омовения мулла беспрерывно читает молитвы, а присутствующие тихо повторяют «ушупга шафагах» (да помилует Бог его душу)! После омовения, покойнику остается лежать в сакле столько времени, сколько потребно на то, чтобы как можно поспешнее вырыть могилу и приготовить обед, а вслед за этим немедленно приступают к погребению. Такая поспешность вероятно не обходилась без дурных последствий, вероятно случалось хоронить живых, и это, может быть, было причиною, как увидим после, верования, что умершие кричат и стенают в могилах, мучимые злым духом, а может быть это просто пущено в ход муллами для своих корыстных целей. Самое устройство могилы нисколько не противоречит тому, что в них гораздо долее можно оставаться живым, если бы от поспешности случилось это, чем в могилах христианских. Могила обыкновенно роется довольно длинная и широкая, но не глубокая, как у нас, впрочем такая, что можно спокойно сидеть в ней. Для этой цели на средине ее делается особенное углубление, куда кладется доска, чтобы умерший, обессилевший во время болезни, мог сидя отвечать на вопросы Джабраила (Гавриила) о своей земной жизни.

И вот могила уже готова, покойника выносят из сакли, кладут на носилки или на арбу, и похоронная процессия отправляется на кладбище. Здесь уже женщины, забыв все прежние увещания муллы, вполне предаются излиянию своей горести, сопровождая ее теми же неистовыми криками и причитаниями. Впрочем, подобное обыкновение противоречит закону пророка, запрещающему женщинам, особенно замужним, являться в обществе мужчин, а потому имеет место не у всех горцев-магометан. У Кабардинцев, коренных Черкесов, женщины не провожают покойника на кладбище. У других горцев и преимущественно у Осетин, этот обычай сохранился в полной силе.

Тотчас по прибытии на кладбище, мулла самым печальным голосом начинает напевать панихиду (дженазы), по окончании которой, при всеобщем восклицании «ушупга шафагах», тело опускают в могилу, головою к востоку, откуда правоверные ждут призывного к будущему суду трубного звука Азраила. В дженазы мулла обыкновенно обещает покойнику все лучшее. «Наконец, говорит он, умерший милостью великого Аллаха достиг места спокойствия, места блаженства; здесь уже никто не оклевещет, никто не оскорбит его, напротив все встретят его с радостью и вы, продолжает он, обращаясь к присутствующим, вы должны радоваться, а не соболезновать о нем».

Если при похоронах присутствуют женщины, то они удаляются на несколько шагов от могилы, садятся в кружок и в один голос начинают напевать свои нестройные похоронные песни. Этот обычай особенно сохранился у Осетин-магометан и называется корак, что собственно и значит похоронная песнь. У тех же Осетин сохранился и другой не менее замечательный обычай. Пред тем, как покойника опускают в могилу, распорядитель похорон (фидиок (распорядитель не только при похоронах, но и при свадебных процессиях, и выбирается из самых расторопных джигитов)) берет за повода лошадь умершего, которая убрана всем его лучшим оружием, и с нею три раза обходит тело, а по окончании этой церемонии, берет деревянную чашу с просом или ячменем, дает из нее есть коню и потом разбивает ее об его же голову. Вслед за тем у коня отрезывают часть уха, а у жены покойного часть косы, и все это кладут в могилу. Наконец двое из близких родственников умершего берут по горсти земли и бросают на него, и потом могилу плотно закрывают досками, чтобы земля не коснулась трупа, а сверху делают насыпь. Когда сделана насыпь, мулла вступает в договор с родственниками умершего, распорядителями его имущества, и предлагает им за известную плату освободить его от грехов, вступив за него в отчаянную борьбу с злым духом, который, по словам муллы, уже начал мучить сейчас зарытого покойника. Родственники охотно соглашаются и тотчас идут домой, а мулла остается перед могилой и разными кривляниями, ударами рук по воздуху дает знать о том, что он уже приступил к операции над злым духом, которому приходится худо, смотря потому, выгодна или нет для муллы обещанная плата. Плата бывает неодинакова и редко деньгами: лошадь и оружие покойника скорее всего переходят в руки муллы. Вообще при похоронах духовенство успевает поживиться гораздо больше, чем самые родственники умершего, ибо в завещаниях (сакат) духовенство занимает первое место. Мулле же достается и покров покойника, как мы сказали, из самой лучшей материи.

Завещания делаются на словах и всегда исполняются строго: воля завещателя священна.

Никто из толпы, возвращающейся с кладбища, не смеет оглянуться назад, ибо когда мулла окончит борьбу с злым духом и примет все грехи умершего на себя, является Джабраил, чтобы судить покойника. Если найдет, что он достоин светлого мира, то душа его тотчас возносится к небесам в виде лазурного столба; если же мулла не успел совладать с злым духом, то есть, если покойник был небогат и мулле мало поживы, тело его сгорает, а душа идет в ад, оставляя за собою огненный след.

Возвратившись с кладбища, три раза обходят саклю, где жил покойник, и потом, вымыв руки, входят в нее, чтобы помянуть его душу. На поминки приглашаются и даже являются неприглашенные от мало до велика все жители аула, нередко и ближайших аулов, а также всякий, кто бы случайно попал и издалека. Для поминок готовят обед, состоящий из жареных быков и баранов, варится хмельная буза, делается паста (паста – род крутой каши из проса, приготовляется без соли и на одной воде; когда сварится, то разрезывается квадратными ломтями. Она употребляется вместо хлеба и варится не на один день) и аладьи с медом. Обед неизящный, но сытный. На нескольких треножных столиках ставятся упомянутые кушанья и за них с жадностью принимаются мужчины. Сначала грустные и молчаливые, они с благовением приговаривают «ушубга шафагах», а потом, мало по малу, понатянувшись бузы, начинают ревностно хвалить умершего и, разумеется, его наездничество и удаль в боях с гяурами. Последним порядком достается от захмелевших удальцов, особенно если причиною смерти была рана, нанесенная гяуром. Впрочем самая смерть от раны считается славною смертью. Здесь же дают и клятву отомстить убийце и потом расходятся, уступая место женщинам и ребятишкам. Теперь-то начинается полная свобода излиянию горести женщин, и они, никем более неудерживаемые, вполне предаются ей, разумеется, предварительно утолив свой голод. Тут нет пределов ни крикам, ни воплям, ни истязаниям своего тела: растрепав волосы, разорвав груди своих рубашек, рвут они и царапают себя сколько возможно и чем которая более себя безобразит, тем сильнее обнаруживает свою горесть и тем становится почетнее в глазах всего аула. Только темная ночь заставляет женщин разойтись по своим саклям.

Теперь родственники умершего начинают готовиться к тризне, или большим поминкам (хадаус (хадаус собственно значит пища мертвых)). Время поминок не определяется: все зависит от средств. Между похоронами и тризной проходит полгода и целый год. В этот, иногда довольно большой, промежуток времени покойник не забывается своими родственниками: каждую пятницу, во время вечерней молитвы, посылают в мечеть лепешки, которые Русские называют чуреками, а Черкесы лякум. По совершении над ними такбира (такбиром вообще называется молитва при освящении чего нибудь. Точно также и молитва при жертвоприношении во время байрами называется такбиром), мулла раздает их нищим, ребятишкам и своим ученикам. Этот обряд Черкесы совершают скорее из боязни, чем из уважения к тени покойника; ибо, по их верованиям, умерший в каждую ночь пред пятницею является в свою саклю, и, став за дверью, которая всегда полуотворена, подслушивает, что будут говорить и делать его родные.

Когда все уже приготовлено, рассылаются вестники с приглашением на пиршество. По преимуществу приглашаются родственники и кунаки. Нередко съезжаются из самых отдаленных аулов, но во всяком случае, кто бы из родных и не приехал, а неприглашенным быть не может. К пиршеству готовится не один десяток быков и баранов, и варится достаточное количество бузы. Праздник продолжается несколько дней и оканчивается скачкою. Этот обычай в племенах подвластных России или у так называемых мирных горцев, почти выводится, но у немирных сохранился во всей силе.

Ни одно из Черкесских пиршеств не обходится без того, чтобы не выказалось на нем их удали, их молодечества, и потому, как только все уже порядочно угостились, молодежь спешит в поле и начинает свои обычные потехи: стрелянье в цель и джигитовку. Потеха заключается довольно забавным образом. Один из первых джигитов надевает на себя шлем и панцырь, сделанные из орехов или других плодов, и летит в поле, остальные следуют за ним, догоняют, с ловкостью рвут с него лакомые доспехи, к полному удовольствию собравшихся и с одобрительными криками рукоплещущих стариков. Джигит употребляет все свои силы, чтобы долее сохранить на себе свою одежду и сообразно удаче в этом, по общему приговору получает в награду или коня, или оружие покойника. Ребятишки в свою очередь не без поживы: они подбирают сорванные с него доспехи. Между тем женщины, удаленные от сообщества мужчин, также не остаются в бездействии: как только мужчины оставили саклю умершего и аул, они собираются на женскую половину сакли, делают куклу, изображающую покойника, одевают ее в его платье, ставят в угол и начинают свои обычные вопли и стенания, пока не возвратятся с праздника утомленные мужчины.

****

Источник: Московские ведомости. № 61. 21 мая 1857 г. С. 280-282.